Очередной номер нашей литературной страницы мы посвящаем творчеству известного в районе и за его пределами «охальника», нашего знаменитого земляка Александра Августовича Докучаева. К вашему вниманию — новое произведение автора. На наш взгляд, получилось остроумно и жизненно.

ШКУРКИНЫ СТРАСТИ  (нешуточный рассказ)
Шкуркин очень боялся за свою мелкую жизнь.
С утра нужно было идти на работу, а его уже колбасило. То он замечал, как холодеют его ноги, то прислушивался к «хлопалке» в сердце – оно работало не ритмично, а дрожало как пойманный в ладони воробей. То он вдруг разглядывал вены на руках – не сузились ли они? То какая-то пелена тумана наплывала в голову, и все становилось неясным.
Что это у меня?
Что мне угрожает?
Давление повысилось или понизилось?
Дрожащими руками полез он в ящик стола за давлемером – прибором для измерения артериального давления.
Измерять – не измерять?
Цифры на аппарате пугали его в любом случае. Низкое – надо как-то нагонять: кофе, шоколад… Высокое – как-то опускать таблетками или курвалолом. И в обоих случаях – полулежачее положение.
Шкуркин все-таки набрался смелости и включил кнопку аппарата. На левой руке вздулась манжетка и сдавила со страшной силой то, что можно назвать бицепсом.
– Все! Высокое! Когда так давит – точно высокое, – мелькнуло в неясной голове Шкуркина.
– Так и есть. Накаркал.
Показатель находился в критической для него отметке, в не очень высокой, но достаточной, чтобы устроить себе панику.
– Таблетку! – он судорожно шарил по карманам в поиске носового платка, в котором был его НЗ – несколько наиболее часто употребляемых медикаментов.
– Хреназепам! Он успокаивает, – шептал себе под нос Шкуркин и, выдавив из пластинки мелкую белую таблетку, положил ее себе под язык, но беспокойство не давало возможности стоять на месте. Он начал растирать себе руки.
Ноги продолжали холодеть.
– Надо что-нибудь съесть, чтобы желудок не был пуст. Кровь прильнет к нему и, может быть, отпустит.
На плите была вчерашняя рисовая каша. Схватив ложку, Шкуркин прямо из миски, давясь, глотал холодные белые комочки.
– Блин, таблетку съел вместе с кашей!
Пять увесистых ложек каши ему хватило, он запил ее тепловатой водой из чайника.
А беспокойство усиливалось, и Шкуркин оказался в таком состоянии сознания, когда от страха ему казалось, что случится что-то еще более страшное: он рухнет, потеряет сознание или еще нечто…
– Еще таблетка, – мелькнула как мелкая рыбешка мысль. В платке была еще пластинка гадефана, понижающая высокое давление.
– Ее – под язык! Надо успокоиться! – говорил себе Шкуркин, но это «надо» и «успокоиться» метнули его на противоположную сторону шкалы.
Он вдруг вспомнил стойку из йоги. Дырвассана – это когда правая нога сгибается в колене и упирается в колено левой ноги, а руки поднимаются вверх, образуя «чашу». Надо закрыть глаза, смотреть в то место, где находится «третий глаз», после «открыть грудничок», вдыхать франу, собрать в области пупка шар тепла и опускать его (выдыхать) через ступню. Тогда ноги его теплели, это было на общих групповых занятиях. Он постепенно снимал напряжение выдохом. Но одно дело – на занятиях с тренером, а другое – здесь, дома – в критической ситуации.
– Надо засечь время, – подумал Шкуркин, вставая в позу и доставая сотовый телефон. В это время позвонили с работы.
– Ты где?
– В поликлинике, – не моргнув, соврал йог. – Вызвали на диспансеризацию.
– А почему раньше не сообщил?
– Так, только позвонили: сегодня или никогда.
– А где отчет за второй квартал?
– Он у меня в компьютере.
– Высылай сейчас же электронкой! Шеф требует все отчеты!
Шкуркин как был в стойке так и остался, только опустил правую руку и стал ею оперировать. Он нагнулся, включил ПК, и опять суета заполнила всю его сущность.
Компьютер долго загружался, а время тянулось и бежало одновременно. Горькая таблетка противно разлагалась под языком.
Как журавль, стоя на одной ноге, Шкуркин ворочал мышкой, писал сообщение, присоединял файлы и отправлял письмо. Но вместо привычной отметки о получении письма пришла информация, что сообщение не прошло.
– И так хреново, а тут еще…
Подпрыгивая на одной ноге, Шкуркин повторил сообщение и вновь ему дали от ворот поворот.
Воробей в сердечке захлопал крыльями.
Ноги коченели.
И опять – звонок по сотовому.
– Тихон, в чем дело?! Мы ничего не получили. Давай быстрее – шеф мечет икру! Вызывает всех на ковер.
Шкуркин, не помня себя, стоя на затекшей левой уже дольше положенного срока, сообразил-таки послать документ с другого электронного почтового ящика, и – о, чудо! – все прошло.
– Уф! – опустив ногу, Шкуркин захромал в ванную и набрал пластиковый таз горячей воды, сел на диван, разулся и сунул ноги в кипяток.
– Ай! – ноги автоматически поднялись, и бедолага периодически опускал и поднимал их, пока вода не остыла. Давлемер был уже рядом – на диване и повторное измерение АД показало спуск верхнего и подъем нижнего.
– Час от часу не легче! Чем угрожает это расхождение показаний?
Легче не становилось. Шкуркин тер ладони, массировал икры, до боли гладил затылок. Страх и паника зависли под потолком и выжидали.
Ноги согрелись… Но опять затрепетал воробей в сердце.
– Аритмия! – проплыла еще одна ершистая колючая мысль, и Шкуркин босыми ногами пошлепал на кухню, набрал в чайную ложку сахарного песка и стал капать в него курвалол. Накапал на глазок, побольше и засунул ложку в рот как конфету «чупа-чупс».
В это время «прозвонила» стиральная машина.
– Ах, я и забыл! Поставил утром белье на «полоскание», а надо было на «отжим».
Переустановив операцию на машине, Шкуркин схватил с полки стеллажа молитвослов и открыл на первой попавшейся странице. Это была молитва старцев Оптиной Пустыни. Шкуркин шептал слова молитвы с ложкой во рту, не вникая в смысл священных слов, машинально.
Страх и испуг опустились с потолка и овладели всем его существом.
Катая ноги на зубчатом валике-массажере, сидел он на диване и судорожно шептал, шептал, шептал…
В голове прояснилось. Это Шкуркин понял по тому, что у него появилось критическое замечание по некоторым словам молитвы.
На глаза ему попалась висящая на углу стеллажа балалайка. Это был подарок от сотрудников на его пятидесятилетний юбилей. Правда, в музыкальной школе в далеком детстве Шкуркин изучал домру, но для товарищей по работе это были одинаковые инструменты. Отложив молитвослов, Шкуркин взял в руки балалайку, стал настраивать струны. Почти сорок лет не брал он в руки струнный инструмент. Брякнул, царапнул, нащупал пару-тройку частушечных аккордов, заиграл и запел неузнаваемым для самого себя голосом:
«Ой-е-е! Ой-е-е!
Я залезу на нее.
На нее – кудрявую –
Березку кучерявую…»
Прокашлялся, заиграл увереннее и запел громче, во весь голос:
«Што ты ежисся-корежисся,
Пощупать не даешь?
Будешь ежиться-корежиться –
Нещупана поедешь!..»
Он знал еще одну частушку, но та была с откровенными картинками, и Шкуркин постеснялся петь ее даже самому себе.
Отложив балалайку, он измерил давление. Верхнее и нижнее было близко к норме, но в голове опять затуманилось. Из нагрудного кармана рубашки Шкуркин извлек лгицин, и две таблетки утопил под языком.
Года два назад он при первом приступе страха хлопнул бы стакан коньяка. Но когда это стало повторяться каждый день, и спиртное стало действовать угнетающе, Шкуркин бросил пить вообще. А сейчас в тело уже пробиралась слабость, вялость, глаза устало закрывались. С таблетками под языком Шкуркин, взмахнул головой и запел на всю квартиру хриплым басом:
«Выйду на улицу –
Солнца нема.
Девки молодые
Свели меня с умаааа!»
Пел широко и открыто, насколько позволяли таблетки, но получался не голос Шкуркина, а какого-то пародиста-ухаря. Он и не заметил, как снова проглотил таблетки. Тогда он поменял песню и грянул во всю мощь:
«Расцветай под солнцем,
Грузия моя,
Ты судьбу свою вновь обрела…»
На душе становилось легко. Словно камень какой-то сняли. Одна песня цеплялась к другой, и лились они легко и свободно:
«Червону руту
не шукай вечорами
Ти у мене едина,
тiлькi ти повiр…»
Шкуркин пел и пел с закрытыми глазами, качая головой в такт песне. Из квартиры слева застучали в стену.
– Божьи одуванчики! – зло буркнул певец. – Ни попеть. Ни музыку включить! Ни даму привести! Впрочем, какая уж тут дама!
По квартире воняло курвалолом.
Вещего Баяна клонило в сон. Он прислонился небритой щекой к диванной подушке, а другую положил себе на поясницу, и закрыл глаза.
И сон набежал…
Через два часа он сел, тупо озираясь.
Взял давлемер и произвел замеры. Показатели сдвинулись в сторону понижения.
– Это еще куда ни шло, – подумал Шкуркин.
Сон принес какое-то тягостное ощущение горечи и одиночества.
– А ведь у меня могли быть дети и даже внуки – тусклой рыбешкой проплыла медленная мысль и залегла в глубину. – Что же помогло мне сегодня? Таблетки?.. Ножная ванна?.. Йога?.. Молитва?.. Балалайка?.. Песни?.. Набор был широк, и внимание ничего не могло выделить. Все было важно, а это значит – ничто. Шкуркину предстояло продумать ответы на эти вопросы, но как всегда повседневная суета и лень уносили его от продумывания насущного. Он посмотрел на серьезное выражение своего лица в зеркале и кисло усмехнулся.
Страх где-то затаился.
– Но вот где?
По наступившей тишине в голове и квартире, Шкуркин понял, что стиральная машина отработала свое и молчит. И ждет. Наступило время развешивать белье.
Занявшись делом, Шкуркин крутил в сознании потрепанную черно-белую киноленту, где в стареньком кинотеатре он показывал себе одни и те же фильмы: «Нелюбимая работа», «Далекие и недоступные женщины», «Бездетность», «Одиночество», «Страхи».