Рябинушка. Папина Матера

Наверное, нельзя любить то, чего не знаешь, и вспоминать о том, чего ни разу не видел. А я с годами все чаще и чаще вспоминаю о ни разу не виденной мною папиной деревне под названием Скородумка. И люблю, и жалею ее, ни в чем не виноватую, оставленную своими жителями и переставшую существовать еще до моего рождения.

Мои детство и юность были наполнены папиными рассказами о ней, и, даже не зная ее, я так ясно представляю себе каждый дом этой деревни и всех ее жителей, вижу жизнь, которая когда-то кипела в безлюдных и опустевших теперь местах. И через годы надеюсь, что отыщутся люди, которые, как и я, помнят и любят свою малую родину (а может быть, малую родину своих родителей) – маленькую деревню Скородумку…
Еще перед поездкой нас предупреждали, что дорога будет плохой, местами – очень плохой, но чтобы настолько… Да еще после прошедшего накануне ливня, после фискаров, бесконечно вывозящих лес и перемесивших и без того непролазную глину. Наш «УАЗ», серьезная в общем-то машина, выбивался из сил, местами ехал под таким углом, что грозил перевернуться, местами вставал и приходилось его толкать, местами вставал так, что приходилось откапывать колеса. После второго такого откапывания муж, с тоской посмотрев на меня – уставшую, растрепанную, заляпанную летевшей из-под колес машины грязью, спросил: «Может, вернемся? В другой раз как-нибудь съездим». Я догадывалась, что другого раза после такой дороги может и не быть, и упрямо мотала головой – нет, хоть пешком, хоть ползком, но сегодня. Муж вздыхал и снова садился за руль, а я в десятый раз приставала к дяде Юре с одним и тем же вопросом – долго еще ехать? Он в десятый раз, усмехаясь в густую бороду, отвечал – скоро уж, потерпи.
Дядя Юра, Юрий Петрович Савиных – отец моей подруги… Все деревни не существующего теперь Гребеневского сельсовета дядя Юра помнит еще жилыми и многолюдными. На его глазах они постепенно пустели, уезжали люди, перевозились дома, и теперь на месте почти каждой из деревень остались только тополя. «Там – Пауты», – показывает дядя Юра из машины, и я прошу мужа остановиться. Деревня Пауты теперь – это поле перед лесом налево от дороги, ряд деревьев и ни одного дома. В Грехах тоже лес, и среди этого леса – тополя. В Гудиных остановились на перекур, там есть один дом, охотничья база. Настоящий крестьянский дом, единственный уцелевший, он был когда-то частью большой деревни. О том, где стояли остальные дома, можно догадаться по одиноко растущим деревьям. В Сокериных тоже один чудом сохранившийся дом, который почти не виден в зарослях высокой травы…
…В Гребенях – центре большого когда-то сельсовета, первым делом идем к памятнику…
…Памятник – железная пирамида высотой примерно два метра, на ее гранях увековечены названия гребеневских колхозов, имена знаменитых родившихся здесь людей, а на каждой отдельной табличке – названия всех деревень сельсовета с количествами жившего в них народа… «Здесь у них был клуб, – показывает дядя Юра куда-то в заросли деревьев, – а там (взмах рукой в другую сторону) школа и школьный сад». По ряду огромных акаций можно догадаться, что здесь действительно когда-то был сад и та самая деревянная школа, в которой давным-давно учился папа. И опять по всей деревне тополя, рябины, черемухи. Чуть вдалеке у развалин двух или трех домов растет высокая липа, неподалеку от памятника я сфотографировала огромный дуб. И еще по всей деревне – яблони. «Тут богаче жили, чем в Пищалье, – говорит дядя Юра. – И электричество у них раньше всех в районе появилось. Церковь, правда, деревянная была, сгорела, а то бы стояла сейчас вместо памятника».
Полтора километра от Гребеней до Скородумки идем пешком, там уже совсем никак на машине. По пути, вспомнив рассказ сестры папы, тети Али, фотографирую огромную ель, увешанную шишками: «Раньше ходили до первой елки, до второй елки, а там и Скородумка». Вторая елка затерялась, наверное, в лесах, которые поднялись на месте бывших полей. И сама дорога до деревни с обеих сторон окружена лесом. «Да-а, побегал тут Женька в свое время», – тянет вдруг дядя Юра. И я как-то сразу отчетливо вдруг понимаю, что это не сон, что я на самом деле иду по дороге, по которой тысячи раз ходил папа – сначала в школу в Гребени, потом на выходные из интерната в Пищалье, на каникулы из училища и на побывку из армии.
Скородумку, как и другие деревни, можно узнать только по огромным тополям. Папин дом стоял в начале деревни, на левой стороне, и, едва свернув с дороги, мы натыкаемся на обгоревший столб. «От ограды», – говорит дядя Юра. Я фотографирую этот столб и прижимаюсь щекой к уцелевшему с одной стороны дереву. Это все, что осталось от дома, сожженного в начале восьмидесятых неизвестно кем и непонятно зачем. Дом этот почти сто лет назад строил мой только что женившийся прадед, который, по рассказам бабушки, был мужиком основательным и все делал на совесть. Если бы не этот поджог, дом, наверное, простоял бы еще сто лет. Я долго хожу по высокой траве, пытаясь найти еще хоть что-то, но что может остаться после пожара? Только рядом со столбом нахожу куст смородины, тот самый, который когда-то посадили перед домом папа с тетей Алей. «Пойдем, – машут мне издалека муж с дядей Юрой, – сколько можно, дождь того гляди начнется»… «Идите, – машу я им в ответ, – догоню». И снова в зарослях деревьев, кустарника и травы пытаюсь отыскать следы папиной деревни, навсегда исчезнувшей, как Матера, еще до моего рождения…
…Папину деревню с казавшимся мне в детстве смешным названием Скородумка никто не уничтожал так, как Матеру, хладнокровно и по плану поджигая дом за домом. Никто и никуда насильно не переселял жителей Скородумки – оставайтесь и живите, если хотите и сможете. Без школы, без магазина, позднее – без света, с заметенными зимой дорогами и в пятнадцати километрах от ближайшего села, в которое всем жителям Гребеневского сельсовета следовало переехать по замыслу больших умов. Но эта деревня тоже стала жертвой, только не шагающего широкой поступью прогресса, а другой беды – укрупнения. В шестидесятых годах начали проводиться какие-то непонятные эксперименты по объединению маленьких колхозов в большие, а больших – в гигантские. А те важные руководящие работники, так или иначе виновные в исчезновении Скородумки, пошли еще дальше – объединили два казавшиеся им маленькими района. Через несколько лет опомнились, снова поделились на два района – Верхошижемский и Оричевский, потеряв, как я когда-то прочла в заметке из районной газеты, в результате этого опыта десятки деревень. Эту заметку, вырезанную давным-давно, я бережно храню и часто перечитываю, каждый раз при чтении, как будто, погружаясь в ту жизнь, которую я не видела и не знала…
…Почти через двадцать лет после того, как территория Гребеневского сельсовета опустеет, бывшие жители вновь соберутся на этой земле, чтобы открыть памятник Гребеням и всем окрестным деревням.
Папа один из нашей семьи ездил на открытие памятника. Ездил на своем стареньком «Минске», местами увязая на нем в песке и колеях, оставленных «УАЗиками» охотников, полдороги тащил мотоцикл на себе и все равно упрямо добирался до своей малой родины.
Почему-то хорошо запомнилось, как, вернувшись домой после открытия памятника, папа привез огромный букет полевых цветов – оттуда, где заросла лесом и травой его деревня, как бабушка, положив букет на колени, все перебирала и перебирала цветки, словно прикасаясь к оставленной родине, к своей прожитой там жизни, и ее слезы долго капали на ромашки с колокольчиками. «Ничего не осталось, мам, ничего, – сидя за столом и подперев голову руками, рассказывал папа.- Домов нет, дорога заросла, кругом один лес, и теперь уже непонятно – была здесь Скородумка или нет»…
…О Скородумке папа не говорил ни с соседями, ни со знакомыми, будто стесняясь признаться в какой-то слабости, неуместной для настоящего мужика. И молча тосковал, и мучился от этой боли. «Когда-нибудь ты все поймешь», – как-то сказал он мне. Я давно уже все понимаю – почему он так часто вздыхал, много курил и часами мог рассказывать о своей деревне. И почему смог дожить только до сорока пяти, тоже понимаю.
А, понимая, все чаще и чаще думаю о Скородумке – деревне, которой я ни разу не видела и уже никогда не смогу увидеть, деревне, в которой могла бы родиться, если бы не все те беды, обрушившиеся на тысячи наших российских деревень. Я думаю о папином доме – маленьком и уютном, с тремя окошками на дорогу, оставшемся только на единственной чудом сохранившейся фотографии, о бескрайних лесах за деревней, о полях, на которых во время войны моя молодая бабушка с подругами пахали вместо лошадей. Думаю о восемнадцатилетнем бабушкином брате, который, навсегда уходя в сорок первом из дома, так ничего и не узнал о печальной судьбе Скородумки. И о втором бабушкином брате, приезжавшим каждое лето из Москвы на встречу со своей опустевшей деревней, тоже думаю. Думаю о том, как в семьдесят четвертом году вернувшийся из армии папа перевозил мать с дедом к себе в Пищалье, как они, последние жители своей Скородумки, навсегда прощались с ней. И всякий раз, когда я представляю себе это прощание, на память приходят строки из «Прощания с Матерой»: «Кто же старое дерево пересаживает?» Конечно же на новом месте они так и не приросли, и моего прадеда хватило на пять лет, а вот бабушка прожила еще двадцать безрадостных лет. Она почти никуда не ходила, мало с кем общалась и до самой смерти изо дня в день перебирала свои старенькие фотографии – единственное, что осталось у нее от деревенской жизни…
…Я часто рассказываю своим детям о папе и его исчезнувшей деревне, и они знают, что был у них когда-то дедушка Женя – умный, добрый и хороший, который бесконечно любил бы их, если б смог дожить до их появления. А у дедушки Жени была Скородумка, и это название уже навсегда останется в детских умах и душах. Останется той ниточкой, которая будет связывать поколения дедов и внуков, прадедов и правнуков, ведь рано или поздно они расскажут об этом и своим детям. Эта ниточка не должна ослабнуть или порваться, и, наверное, для того, чтобы укрепить ее, мне так нужна была эта поездка на папину родину. Мне нужна была горсть земли, выкопанная у обгоревшего столба, которую я, не догадавшись ничего прихватить из дома, несла до машины в руке. Мне нужны были сделанные в этой поездке фотографии, которые я часто пересматриваю и с грустью думаю о том, какими они могли бы быть, если бы судьбой Скородумки не распорядились так глупо и жестоко всего каких-то полвека назад…
М. КУЗНЕЦОВА
(прим. ред.: напечатано в сокращении)

Вы можете пропустить чтение записи и оставить комментарий. Размещение ссылок запрещено.

Оставить комментарий

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

29 − = 22