Продолжение. Начало в газете «Искра» № 19 от 08.05.2021 г.

Это рассказ-воспоминание Черемухина Виталия Матвеевича из деревни Саввичи Шалеговского сельского поселения, что находится рядом с автодорогой Оричи – Мирный, о родных, земляках, о себе. О войне и долгожданной Победе…

Помогали всем, чем могли
…Такое уж тогда было лихое время. Трудностей хватало всем под завязку, никто не жаловался, не стонал и от работы не плакал.
Чтобы поддержать нас, детей, старики иногда приходили на конюшню, когда мы выводили лошадей на пахоту, подходили к каждому мальчику, здороваясь за руку, называли нас по имени-отчеству, спрашивали, как здоровье, как дела в семье, все ли в порядке. Я ни разу за все те годы не слышал, чтобы кому-то из нас читали нравоучения, что надо потерпеть, что надо постараться. Мы воспринимали такое отношение к нам этих умных и мудрых стариков, много повидавших на своем веку как самую высокую похвалу. Они все прекрасно понимали, видели, чувствовали нас, и мы отвечали им своим трудом и дисциплиной – то есть всем, что мы могли дать.
«Добро барабай!»
После пахоты начинали сеять. Делали это вручную, потом боронили. Сев – дело ответственное. Его доверяли в нашей деревне только двум людям: деду Конраду (ему шел девятый десяток) и Алексею Демьяновичу Черемухину, нашему дальнему родственнику. Полей уже было вспахано порядочно, и они не успевали все вовремя засевать. Алексей Демьянович попросил, чтобы ему дали учеником меня. Говорит: «Я его в один день научу!». Дали мне сетиво – это вроде большой корзины из толстой фанеры с широким ремнем, насыпали зерна и повесили ремень через плечо. Чтобы сеять из двух рук, нужно мастерство и практика. Надо, чтобы зерно, ударяясь об сетиво, рассыпалось, покрывая определенную площадь, чтобы было не густо, но и не редко. Помню, в первый день я работал правой рукой. Вижу – получается, потом стал обеими. В первую очередь тут нужен хороший глазомер.
Сначала Алексей Демьянович был со мной на одном поле, потом сказал: «Добро барабай!» (так называл он работу). И я стал трудиться один.
Сеять мне нравилось. Поставили меня на эту работу, видимо, считая покрупнее и физически посильнее моих товарищей. Но я скучал и беспокоился за свою Ласточку. Пока я сеял, на ней пахала одна женщина, Матрена Кондратьевна. Я боялся, что она «спортит» чем-то мою лошадь. Ведь мне на ней работать, я за нее отвечаю. Но все обошлось благополучно.
Сенокос – самая любимая пора на селе
Наконец, кончили сев, стали готовиться к сенокосу. Косы у нас были не такие, как в других местах, – на длинных черенках и отбивались молотком. У нас их называли литовками. Обычно в здешних краях косили косами с короткой ручкой длиной 70 сантиметров, выполненными из очень прочной стали. Точили их на водяных точилах. Форма у них в виде серпа, только раз в пять крупнее.
До реки Вятки от нашей деревни полдня хода пешком, лошади везут вилы, грабли, котел и все остальное по мелочи. Вот и луга: вода отступила, можно по сухому подойти на самый берег реки. Травы там растут хорошие – по самый пояс. Вода, отступив, осталась в ямах и колдобинах. Там из мальков уже вывелись щурята. Водоемчики небольшие, если ногами взмутишь воду – вся рыбка выплывает наверх, бери ее голыми руками и клади в ведро. За 15 минут ведро можно заполнить доверху.
Сенокос, пожалуй, – самая любимая пора на селе. Нежным ароматом пахнет свежескошенная трава. От него даже приятно кружится голова. Женщины одеты в чистенькие, простенькие, но нарядные платья и косынки. Во время небольшого отдыха или когда повар даст знать, что обед готов, расположившись вокруг костра с установленным на железной треноге котлом, излучающим вкусный запах сваренной ухи, обязательно пели песни.
Приходили похоронки
Но уже тогда в деревню стали приходить похоронки. Каждый день бабы, где бы они ни работали – на сенокосе, в поле или на току, все с тревогой спрашивали, был ли поч-
тальон, кому принес он плохие вести. Его боялись как вестника беды. Завидев, что он идет в сторону их дома, невольно хватались за сердце, ожидая страшного известия. А если получали похоронку, без памяти валились на землю. Соседи отхаживали их водой, успокаивали, но долго еще после ухода почтальона по деревне раздавался душераздирающий вой и плач бедных женщин.
Самая тяжелая обязанность
До войны почтальон работал без всякой нагрузки: газеты поступали в сельсовет, клуб и школу (может быть, всего с десяток), письма писали редко, да и те 2 – 3 письма, которые придут, передавались в нужную деревню с учениками.
Теперь же нагрузка очень увеличилась. Похоронку или повестку в армию ни с кем передать было нельзя, а девять колхозов обойти за день практически невозможно.
Выход нашли такой: почта и сельсовет находились в нашей деревне Саввичи. В помощь почтальону из каждого дома по очереди назначали посыльного. Мне, как и всем остальным жителям деревни, приходилось десятки раз разносить эти повестки по деревням. Это была самая тяжелая и неблагодарная обязанность, которую мне приходилось когда-либо выполнять.
Особенно запомнился мне такой случай: нужно было отнести две повестки в деревню Низяны. Нужно было идти сначала полем, а потом начинался лес, который вплотную подходил к деревне. Идти было недалеко – 3 километра. Иду, а сам думаю: «Только бы волки не встретились».
Время было летнее, только закончили весенний сев, кое-где по обочинам дороги еще стояла вода. Вдруг я чувствую, что мне стало как-то нехорошо, заболел желудок, стала кружиться голова, ноги подкосились. Я упал на дорогу, не вполне понимая, что со мной произошло и что делать дальше. Тогда я пополз, зная, что меня послали по делу, на меня надеются. Еще немного и все пройдет! Я проползал несколько метров, немного отдыхал и снова полз. Очень захотелось пить, и я напился из канавы воды. После этого меня начало рвать, выворачивало все изнутри. Потом стало легче, но голова все еще не проходила, сильно болела и кружилась, но я уже встал на ноги и дошел, покачиваясь, до Низян. Позже уже стало ясно, что я отравился сморчками.
А нес я в деревню одну похоронку (вручил ее пожилой женщине) и повестку явиться в военкомат немолодому уже человеку. Стали тогда забирать на фронт людей более старшего возраста. А в 1943-м забрали в армию парней 1926 года рождения, которым едва исполнилось по 17 лет.
Какие это были удивительные люди!
В нашей деревне самыми старшими остались из молодежи пятеро моих одногодков, 1930 года рождения. Нам шел уже 14-й год. Звали нас два Леонида, Борис, Петро и я –
Виталий. Мы выполняли все трудные, тяжелые и грязные работы нашего небольшого колхоза «Полярная звезда», да с нами еще эвакуированный из Ленинграда Степан Яковлевич Кулагин, возвратившийся с фронта Александр Константинович Черемухин без левой руки и Иван Андреевич Парфенов с перебитой ногой. Он хотя и ходил с клюшкой, но работал, пожалуй, не хуже других. Какие это были удивительные люди! Диву даешься, как они находили в себе силы рассказать что-то веселое, пошутить и посмеяться, когда у нас, глядя на них, комок к горлу подкатывал.
У Александра Константиновича было 12 детей – от годовалого младенца до дочери 14 лет. Дом его был крайний в деревне. От леса его отделяла только дорога. Лес тянулся до самых болот, куда мы ходили осенью за клюквой и брусникой. Дальше болота превращались в топи, и ходить по ним в одиночку было опасно. Там, кроме ужей, водились и гадюки.
Электричества, как я уже говорил, в то время у нас не было, а порой были и большие перебои с керосином. До ухода на фронт Александр Константинович был профессиональным охотником, а вернувшись с фронта без руки, пас колхозное стадо, иногда выполнял и другую работу. Стадо пригонял он в деревню вечером, а пока домой придет, уже в сумерках ничего не видно. Жена работала на ферме, детвора мал мала меньше расползутся, разбредутся, кто-то где-нибудь под кустом уснет. Так он, придя домой, на улице всех выстраивал в линейку, обходил, ощупывая в темноте и считая, потом заводил в дом ночевать.
Хлеб сдавали ежедневно
Районный центр – поселок Оричи – от нашей деревни находился на расстоянии 21 километра. После окончания уборки обмолоченный на току хлеб мы отвозили на элеватор. Надо сказать, что он был один на весь район. Представлял собой такую картину: стоит высоченная башня, а к ней приделан деревянный трап. Возле него – небольшая будочка. Там находится приемщица зерна. Подъезжаешь к башне, сдаешь приемщице накладную, ее помощница идет с тобой со щупом, из каждого мешка берет зерно на пробу. Тут же в своей будке она проверяет его на влажность. После этого мешки взвешиваются и сравнивается вес с указанным в накладной. Потом мы начинаем носить мешки по трапу вверх, а башня высокая – метров 20 будет. Дойдя до конца трапа, развязываешь мешок, ссыпаешь зерно в этот огромный бункер. Когда несешь на плече первые мешки, еще силы много – ничего не ощущаешь. Но потом ноги наливаются тяжестью, спина начинает ныть, устают руки, рубашка от пота становится влажной.
На каждый воз грузили до 350 килограммов – больше не разрешалось. Возить надо было далеко, и каждый день во время хлебопоставок государству наши лошадки вышагивали туда и назад больше 40 километров. Это для них действительно была большая нагрузка! Впрочем, и для колхозников тоже. Сдача хлеба проходила ежедневно, независимо от погоды. Были лозунги: «Первый хлеб – государству!», «Все для фронта, все для Победы!».
Продолжение следует…