НА СНИМКЕ: Марина Кузнецова.

Совсем недавно в интернете прочитала фразу, которая перевернула меня изнутри, несмотря на свою простоту: «Говорят, у кого не было бабушки, у того не было детства». У меня не было бабушки со стороны мамы – она умерла, когда мне был всего годик с небольшим. Но бабушка Маня успела дать мне имя и подержать одиножды на руках. А за бабушкой Саней, будучи пятилетней, я увязывалась в лес за грибами. «За губами», — так говорила она. Потом она варила губницу, пекла самые вкусные в мире орешки из пресного теста и стряпала огромные аппетитные шаньги. Летом учила определять лекарственные травки, а зимой с подружками, под Рождество, они пели илею… Прошли годы. Ее не стало незадолго до рождения правнучки. Я выбирала дочурке имя из нескольких. И все равно назвала Сашенькой, Александрой. Чтобы была такая же добрая и ласковая…
Но сегодня речь пойдет не о моих бабушках. Наш замечательный, талантливый литератор из Мирного, Марина Кузнецова, рассказывает о своем близком и родном человеке. В каждой строчке здесь, в каждом слове – бесконечная искренняя любовь. И забота, и желание дольше продлить великое счастье общения. Это эссе невозможно читать без душевного трепета! И без своих воспоминаний – тоже не получается. Просто у нас с Мариной было счастливое детство. Рядом с добрым сердечком – бабушкой. Я уверена, и у вас – тоже!
Нет в живых уже героини этого повествования, но память о ней хранится чутко и бережно.

Г. Замятина, зав. отделом обслуживания ЦРБ им. Л. Ишутиновой

Бабушка

«Смотрят на мир без упрека
Тихие наши старухи…»
М. Чебышева

Бабушке много лет, так много, что она уже четыре раза становилась прабабушкой, а лет через пять — шесть, если постарается, дотянет и до прапрабабушки. В ответ на мое пожелание увидеть праправнуков бабушка всегда плачет: «Нашто мне столь-то долго жить? Все мои уже там, мне давно к ним надо, а я все здесь толкаюсь, вам мешаюсь…».
Все ее уже там. За свою длинную и трудную жизнь бабушка похоронила мать, свекровь, брата, сестру, мужа, сына, зятя… Если дополнить список именами близкой и дальней родни, соседей, знакомых, он будет огромным. Все — там, все те, кто знал ее юной, молодой, повзрослевшей и начинающей стареть, кто жил с ней в ее родной деревне Рябушонки, от которой давно не осталось и следа. После свадьбы муж привел ее в свой дом в Стариковы и эта деревня тоже осталась только в мамином свидетельстве о рождении. Нет никого и ничего из той, прежней жизни, а бабушка живет и каждый день просит Бога о том, чтобы он забрал ее к себе. Она не знает, что я каждый день прошу Его о другом, чтобы дольше не забирал, чтобы дольше не рвалась последняя ниточка, связывающая меня с моим далеким и счастливым деревенским детством.
С недавних пор бабушка стала путать имена, даты и события. Она может точно и подробно рассказать, как в пятьдесят шестом году встречала из армии моего деда и забыть, кто из соседок приходил сегодня к ней в гости. С именами тоже беда, в один из моих приездов она долго перебирала, глядя на меня: «Валя…Света…Оля…», потом, вспомнив, наконец, мое имя, заплакала, испугалась того, что смогла забыть имя первой и оттого сильнее других любимой внучки. То, что бабушка любит меня сильнее других внуков и внучек, я знала всегда, и тянулась к этой любви, и отвечала ей тем же, и бабушкин дом в деревне был для меня роднее своего в селе, где я жила с родителями. Я хвостиком ходила за ней везде: в лес, на огород, на ферму, где она работала, вмешивалась, вредничала, без умолку болтала. И ни разу не услышала ни одного грубого окрика, не получила ни одного шлепка или подзатыльника, только «ангел пречистый» или «дитятко», только тихие спокойные объяснения и теплая рука, гладящая меня по голове.
Бабушкины руки всю жизнь не знали отдыха, не знают они его и сейчас. Ноги — да, ноги стали подводить, и она уже почти не выходит на улицу. А руки остались такими же жадными до работы, и бабушка постоянно что-то распускает, сматывает клубки, режет на тряпочки старую одежду и из них вяжет свои бесконечные коврики. Их скопилась уже целая горка, а она все не перестает вязать. «Всем хватит», — довольно говорит бабушка, перебирая коврики всех форм и расцветок, и верит, что они пригодятся внукам и правнукам. Эти коврики да куски материи в сундуке, купленные еще в расцвет социализма — вот и все, что она оставит в наследство, больше ей оставить нечего. Все сбережения на книжке, которые они копили еще вместе с дедом (ни много, ни мало — автомобиль «Волга»!) сгорели при очередном дефолте, и больше ненадежным нашим рублем бабушка не пыталась обеспечить безбедную жизнь детям и внукам.
К нынешним деньгам и ценам ее отношение одним словом не выразить, оно недоверчиво – боязливо-удивленное. Ее пенсия — это четыре «Волги» (все нынешние деньги бабушка измеряет одной меркой, так и не купленным когда-то автомобилем). Баснословно! А для того, чтобы сходить в магазин, давно не хватает ста рублей — целой зарплаты. Бабушка давно не ходит в магазин, а принесенные мамой продукты разглядывает с любопытством и недоверием, как булка хлеба может стоить семнадцать рублей? О ценах на мясо, масло и колбасу она просто не знает, и все время жалеет внуков: «Милые вы, милые, как жить-то будете, столь все дорого?»
Бабушка вообще всех и всегда жалеет, кроме себя. За что себя можно жалеть, она не понимает. На любое свое «плохо» она всегда находит какое-то «хорошо». В войну жили трудно, голодно, много и тяжело работали (даже она, десятилетняя девочка, чем могла, помогала колхозу, как и все ее ровесники). Это, конечно, плохо, не дай Бог снова пережить. Зато поддерживали друг друга, мимо чужой беды не проходили, как сейчас проходят. И это хорошо. На одного брата пришла похоронка, — страшное горе, зато другой вернулся с войны невредимым — великая радость. Муж, мой дед, умер еще достаточно молодым и здоровым — плохо, зато не дожил до старости и болезней — хорошо. Я не смогла перенять это от бабушки и не могу найти ни одного «хорошо» на все свои «плохо». У меня, не знавшей ни голодного военного детства, ни нищей послевоенной юности, ни работы в молодости от зари до зари, нет и половины той веры в хорошее, в добро, в справедливость, какая есть у бабушки. После встреч и разговоров с ней на душе всегда бывает хорошо и спокойно — так спокойно, как бывает, наверное, у всех верующих людей после посещения церкви.
В каждый свой приезд к ней я стараюсь не думать, сколько бабушке лет и о том, что эта встреча может оказаться последней. Я никогда не говорю ей, сколько она для меня значит и как я ее люблю, просто обнимаю ее, прижимаюсь к теплой мягкой щеке. Однажды, стараясь не заплакать, я сказала ей: «Спасибо тебе за все». За что? За по-настоящему счастливое детство, наполненное ее любовью и заботой. За ее дом в деревне, добрый и уютный, где мне всегда были рады. За сказки, походы в лес за грибами, топленое молоко. За то, что научила любить деревенский мир, и эту любовь к брошенной, исчезающей и ни в чем не виноватой деревне я несу через всю свою жизнь. Пришло время, и я стала писать стихи и рассказы о своей боли и любви, об уходящей деревне, о покидающих нас деревенских бабушках.
Бабушке всегда бывают понятны все несказанные мною слова. Она задерживает мою руку в своей теплой ладошке, гладит по голове, как когда-то в далеком детстве и шепчет свое неизменное: «Дитятко…» И, пока я не скроюсь из виду, все стоит и стоит у окна, крестит меня в дорогу и шепчет свои знакомые мне с детства молитвы, которые так помогают мне, ее вечно маленькой и любимой внучке, в моей взрослой и сложной жизни…
Марина Кузнецова, п. Мирный